Она сидела совсем рядом, всего-то два столика разделяли их в небольшом барном пространстве. Валентин изнемогал от желания дотронуться до нее, обжечься о шелковистую кожу, вздрогнуть от прохлады крепеньких ягодиц, задохнуться в сладком ворохе пшеничных кудрей. Он не выдержал — встал и подошел к ее столику. Настенька подняла на него глаза цвета морской глубины и протянула руку — на, мол, бери и веди, куда пожелаешь. Женщина доверчивая и послушная, — мечта поэта. Ее теплая ладошка утонула в его большой шершавой ладони, и они, прижавшись друг к другу, пошли в самый укромный уголок палубы. Народу на теплоходе и так было мало, а когда они шли, пассажиры стали исчезать один за другим. Нельзя, никак нельзя смотреть на это торжество плоти чужими холодными глазами. Грех, лучше уйти и оставить счастливцев одних. Валентин расстегнул молнию на ее сарафане, и легкая ткань покорно упала на пол. Лифчика не было и трусиков тоже — как же она права, что не обременяет свое тело лишними предметами!
Настенька стояла перед ним нагая и прекрасная, и он уже потянулся, чтобы обнять ее, как услышал нежное: «А ты?»
И в самом деле! Шорты, плавки и майка — разве можно касаться Настенькиного тела такой броней? Она одобрительно посмотрела на его обнаженный торс и вдруг невесомой бабочкой вспорхнула и побежала по палубе. Валентин тянул к ней руки — куда ты, куда, прелесть моя? Из-за плеча выглядывала упругая загорелая грудка. И ягодички зарумяненным персиком, манили к себе. Он чувствовал себя героем, мускулы напряглись и затвердели, готовые к главному акту человеческого существования. Желание Валентина было таким необъятным и таким мощным, что ему казалось, что впереди него мчится факел с олимпийским огнем.
Валентин поймал ее грудки в свои ладони и попытался прижаться к ней всем телом. Настя подчинялась каждому его движению, каждому сигналу его нетерпеливого тела. Валентин вздрогнул, сладко застонал следом за томным стоном Настеньки.
— Хорошо-то как, Настенька! — хотелось закричать на весь мир, как вдруг он услышал голос, ворвашийся в его мозг.
— Валек, ты чего стонешь-то? Может перегрелся?
Валентин оторвался от Настенькиного тела и открыл глаза — дородная тетка в розовой майке на необъятной груди теребила его за рукав.
Жена, это его жена Зинаида! Как она попала в его с Настенькой круиз?
— Попей чего-нибудь холодненького — полегчает, — уговаривала его Зинаида. — Вот лучше мороженого съешь.
Она придвинула Валентину вазочку с тремя разноцветными шариками.
— Пап, а можно я твое мороженое съем?
Напротив Валентина сидел их сынок Петенька, габаритами весь в Зинаиду.
— Ешь, сынок. только горло не застуди.
«Надо разводиться, дальше тянуть нельзя," — в который раз решил Валентин.
Потом он представил Зинаиду — руки в боки, кричащую дурным голосом о своей красоте и молодости, которые она подарила ему, мерзавцу и бабнику.
«Если бы не красота и не молодость, на фиг бы мне сдался такой подарок! Вот купила она мне вчера кожаную куртку, так что мне ее до самой смерти носить? А сама? Мне, значит куртку, а себе шубу? Половину зверофермы на ее шубу уморили, а ведь она их покупает часто, считай через год…»
Что-то нехорошее шевельнулось в этот момент в душе у Валентина, злое и ревнивое чувство. Многие приятели считали его жену красивой и не смущались ее полнотой.
Теплоход резко развернулся и сбавил ход, впереди показался берег. Гибкая златокудрая дева в белом сарафане взяла под руку своего парня и они направились на верхнюю палубу — полюбоваться причалом.
«Греческая богиня, ни прибавить, ни убавить», — пробежало восхищение в голове и шея привычно вывернулась в сторону красоты.
— Неисправим, — тяжело вздохнула Зинаида. — Пошли, пока по шее не схлопотал…
Зинаида шумно встала из-за стола. Зинушина корма была широкой, но по-своему стройной и даже ласкающей взгляд, если внимательнее присмотреться.
_80x60_0f7.jpeg)
